Письмо, а также свои дневники блокадного времени — самые главные реликвии Галины Никифоровны, на днях отметившей 100-летие. Как и медали «За оборону Ленинграда», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».
«Нет, не отдам ни в архивы, ни в музеи. Останутся в семье, а там — как распорядятся потомки», — говорит она, гладя пожелтевшие от времени листочки. И еще одна реликвия — баночка, в которой лежат маленькие плоские кусочки чего-то слипшегося, похожего на сено.
Фото: Святослав Акимов
Поясняет: «Оладьи из лебеды и жмыха, жаренные на машинном масле на поверхности буржуйки. Пекла в 1942 году». Два таких маленьких «оладушка» она передала в Музей обороны и блокады Ленинграда — давно, когда он еще только открылся после войны. Несколько «оладушек» сохранились лишь потому, что, как объясняет блокадница, «лебеда горчит. И отец как раз принес что повкуснее: хряпу капустную, да еще крапивы мы набрали. Из крапивы хороший суп получался».
Дневник Галина начала вести с тринадцати лет.
Дневник в хорошем состоянии. Только почему на одной из страниц куска нет? И не оторван — вырезан?
Галина Гончукова: Стыдно стало за себя, шестнадцатилетнюю дуру. Уже после войны я кусочек вырезала. Слова там были, написанные в минуты отчаяния: «Все равно: немцы или наши, лишь бы все кончилось». Это март 1942.
И не только за это совестно.
За что еще?
Галина Гончукова: Мама, мама — моя боль. У нее ноги отказывали, еще до войны это началось. Спинной мозг плохо ногами управлял: нейропатия. Я уже после войны узнала, что отец с матерью договорились: мать будет есть только то, что по карточкам. Что дополнительно — только мне и папе. Я, глупая, и не догадывалась. Мама, Алевтина Ивановна, умерла в феврале 1942-го, умирала медленно. Сначала бредила, потом просто лежала и тяжело дышала (а отец тогда в командировке был). Мне страшно становилось от этого и сделать ничего не могу. Когда умерла — перенесли на кухню, там мороз был (мы отапливали только одну комнату буржуйкой). И когда уже карточки продуктовые следующие получили на нее, это недели через две, только тогда завернули в простыню и на саночках отвезли на пустырь. Пустыри многие были превращены в морги. Складывали горой тела, а потом машина забирала их и везла на кладбище. До марта, до новых карточек, лежала мамочка дома. Я уже в мирное время читала, что многие так делали. Но свербит до сих пор. А тогда я была бесчувственная какая-то. Не плакала. Голод — он чувства убивает.
Еще мы пару раз «дополнительную иждивенческую карточку» получали в домохозяйстве, у уполномоченной по карточкам. Все мамины скромные колечки к ней перекочевали.
И раз уж зашел разговор о еде, то еще спасло то, что отец работал в Леноблпотребсоюзе бухгалтером, и его направляли на проверки продуктовых лавок в область. Так он привезет то серых капустных листьев, то кишки бараньи со всем содержимым — из отходов.
Воду с Невы брали?
Галина Гончукова: С Малой Невки. На детские желтенькие саночки без спинки клали большой лист фанеры, и к фанере привязывали посуду, какая была в доме. Чайники, бидоны, кастрюли, ведро. Гранита на набережной не было, под откос скатывались. Над прорубью — наледь пригорком. Ложилась животом на пригорок и ковшом черпала воду. Наполню свои кастрюльки, а отец затаскивает санки наверх.
У Вас дома хранится фотоальбом «Город-воин», изданный в 1944 году. С дарственной надписью о награждении Вас за окончание на отлично 10 класса школы рабочей молодежи…
Галина Гончукова: Это в конце 1943-го на моем заводе N 186 открыли 9-й и 10-й классы. А пришла на завод я в 1942 году. На заводе «Радист» (в военное время завод N186), на который меня пристроил отец, делали полевые рации. Я была настолько слаба, что, когда пришла, просила, чтоб меня только не к станку, не устою, упаду. Тогда приписали к утильцеху подсобницей, дали рабочую карточку. В 1943-м полегче стало. Девчонки (и я в том числе) стали на танцы ходить. На вечера приглашали моряков с кораблей, которые на Неве стояли. Даже названия помню: крейсер «Вице-адмирал Дрозд», крейсер «Киров». Ходили мы, ходили, да только на всех девчат было два красивых платья из крепдешина. Надевали по очереди. Случались казусы: моряк знакомится с девушкой в крепдешине, приходит на следующие танцы, видит знакомый крепдешин, подходит — а в платье другая девушка.
Несмотря на страшные блокадные годы, Галина закончила школу рабочей молодежи и поступила в институт. Фото: Репродукция Святослава Акимова
После окончания школы рабочей молодежи можно было поступать в институт. Отец рекомендовал медицинский. Я — ни в какую. Подумала и решила — вернусь на завод инженером. Пошла на приборостроение.
9 Мая как отмечаете?
Галина Гончукова: Для меня главные праздники — прорыв и снятие блокады. Когда кольцо прорвали (18 января 1943-го), мы с девчонками залезли на площадку церковной колокольни. (Наш завод «Радист» был расположен в храме.) Забрались на верхотуру, прыгали, кричали «Ура!». Поняли, что теперь будем жить. А до этого на каждой странице дневника писала: «Только бы выжить». 9 мая 1945 года (я уже в институте училась) пошла в театр оперетты — на «Фиалку Монмартра». «Фиалкой» день запомнился, не торжественными речами. Пока были силы, на 9 мая ходила на Невский проспект.
Сейчас у меня главная задача — все-таки съездить на Серафимовское кладбище, где в братской могиле похоронена моя умершая от голода мамочка.
Из дневника
10-15 декабря 1941
«Всю неделю не учились из-за холодины в школе, а только являлись в школу часов в 12, выслушивали лекцию или митинг, съедали суп и отправлялись домой. Часто стою в ожидающих очередях в магазине, но еще ничего не получила. Мороз порядочный, ниже 20 градусов».
15-25 декабря 1941
«Можно уверенно сказать: дни, переживаемые сейчас нами в Ленинграде, тяжелее всех предыдущих. Люди умирают, как мухи. На улицах единственное движение транспорта, за исключением немногих грузовиков, это гробы на саночках, которые доезжают до кладбища, складываются там штабелями. В магазинах огромные ожидающие очереди, выстраивающиеся с 3, 4 часов ночи».
«Как немного надо человеку: узнала о том, что прибавили хлеба на карточку со 125 г до 200 г, играют по радио «Вальс цветов» из «Щелкунчика», и настроение перескочило на хорошее.
1-7 января 1942
«Самые лучшие минуты — это когда сидишь у горячей печки и читаешь, только читать нечего, библиотеки все закрыты…
С двух часов до семи стояли в очереди за обещанным обедом, то есть супом и блюдечком лапши. А вот котлет мне не досталось».
Март 1942
«Вчера окончательно закончила мамкины похоронные дела, сходила в ЗАГС, получив свидетельство о смерти и наслушавшись всяких ужасов. Смертность в Ленинграде не уменьшается. … На сегодня умерло больше 2 миллионов человек. Нельзя описать нашу жизнь в эти месяцы, нельзя выразить словами все ее ужасы и нечеловеческие страдания!»