Изначально селекция фильмов о процессе созидания, либо картин, снятых деятелями и исследователями искусства, называлась «Мир искусств». Киновед, программный директор фестиваля с 1999 по 2021 год (с перерывом в 2006-2008 гг.) Кирилл Разлогов сформулировал ценность такой программы как «восстановление на фестивале связей кино с другими видами искусства». Сейчас программа называется иначе: «Арт-Кор», а ее ценности живут усилиями куратора, киноведа Нины Кочеляевой, соратницы Разлогова. В отборе этого года — пять картин, пять непохожих способов говорить о человеке как о творце.
Единственная конвенциональная картина программы — венесуэльский «Али Примэра». Режиссер Даниэль Егрес Ричард поставил фильм- биографию поэта, народного певца и героя Али Примэры (1942-1985). Дух картины подобен протагонисту: одним эпитетом ее можно описать как «страстная». На премьере режиссер пообещал «виртуальное путешествие в Венесуэлу»: от первого кадра до финальных титров мы странствуем по пескам и городам, по закоулкам истории в нелинейном потоке времени — вместе с Примэрой. Это потеря близких, социально неравные любовные отношения и борьба за свободу слова, приводящая не только к трагическому конфликту с властью — но и к стадиону внимающих слушателей.
Российской аудитории история Примэры мало знакома, и, пожалуй, фильм не даст полноценного представления о масштабе личности — в стремлении рассказать все и сразу, в сменяющихся одна за другой датах, всплывающих на экране, подзатерялся человек и поэт. Самые чувственные сцены связаны скорее с личной драмой героя, чем с творчеством, хотя останутся в памяти зрителя строки Али: «Любовь ушла, любовь придет; любовь игуи, любовь игуа».
Проблема отсутствия авторского самоограничения есть и в канадской картине «Ле-Шен», которая длится два с половиной часа. Майкл Л. Суань снял кино о кино: зрители погружены в процесс создания фильма глазами флегматичного режиссера и нагловатой актрисы. Они томно смотрят в своих квартирах черно-белые фильмы — город сделает все, чтобы соединить одиноких синефилов вместе. Песня «Спокойная ночь» Виктора Цоя повторяется раз за разом, вторя сюжету и задавая интонацию: «Город стреляет в ночь дробью огней, но ночь сильней, ее власть велика». Белокожая героиня проскальзывает на инклюзивный кастинг актрис-метисок, оказываясь самой талантливой, в ночи звонит режиссеру и завязывает с ним медленно текущий роман, подталкивая его послать к черту картонный сценарий и снять кино для души. Первая треть «Ле-Шена» завораживает: герои-ретрограды мысленно обитают где-то в прошлом, смотрят также «Затмение» Антониони и «Хиросима, любовь моя» Алена Рене, ведут околофилософские беседы; изображение играет медленным и быстрым темпом, то замедляя, то ускоряя восприятие.
Изначально ироничная интонация Суаня, направленная в адрес политкорректности и современных трендов сменяется сарказмом, а провокаторша-героиня доходит до пугающих (и, похоже, одобряемых автором) заявлений про тоску по мужскому доминированию без согласия партнерши, отсылая к эротической сцене из «Бегущего по лезвию». Киноманское эстетство теряет в изяществе, а процесс съемок из сюжета фильма превращается в его декорацию. Зато режиссер честен в самолюбовании — ведь, вспоминая эссе-диалог «Критик как художник» Оскара Уайльда, можно повторить: «Неприкрытое себялюбие восхитительно». Синефильская тонкость «Ле-Шена» — то, что остается со зрителем. Это тяга камеры к бутонам цветов, к вывескам баров и меланхоличным лицам героев (уже имя протагониста Терренс — очень киношное: с двойной «р», как Терренс Малик).
Две картины программы объединяет удивительная аудиовизуальная форма: это российский «Отель «Онегин»» Ирины Евтеевой и индийский «Шут» Суриша Дея. Время застывает при просмотре, зритель переключается на непривычную эстетику: у Евтеевой это диковинные техники анимации, у Дея — отказ от традиционной видеографии в пользу мозаики из 60 тысяч фотоснимков (вступительный титр предупреждает: использованы исключительно неподвижные изображения и размытие движения). На контрасте картины воспринимаются как антиподы: в обеих техника съемки навевает ассоциации с зависающей видеоигрой с низким FPS (кадровой частотой), только с противоположным эффектом. Ощущения от просмотра «Отеля «Онегин»» — словно обнять кота, с которым путешествует герой, режиссер-аниматор Барри (Артур Ваха). Кот, конечно, окажется говорящим и ученым, а режиссер — пушкиноманом, мечтающим поставить «Евгения Онегина» (адаптируя одновременно и роман в стихах, и оперу Чайковского). «Отель «Онегин»» вписывается в тенденцию к поиску свежего прочтения пушкинского текста: это «Евгений Телегин» Виктора Тихомирова, «Онегин» Сарика Андреасяна, спектакль «Евгений Онегин» Егора Перегудова в Театре Маяковского — можно по-разному относиться к этим пробам, но больших смысловых открытий в них всех не было. Фильм Евтеевой как диалог с первоисточником рассматривать тоже не стоит. Куда плодотворнее будет посмотреть на него как на экскурс в комфортный, тихий, почти бесконфликтный мир немолодого человека, чьи воспоминания чередуются со сном Татьяны и сценой дуэли Онегина и Ленского.
Напротив, Суриш Дей с его «Шутом» далек от утешения зрителя. История нелепого, высмеиваемого прохожими клоуна ставит нас между сочувствием и дискомфортом: шероховатый переход кадров-снимков из одного в другой передает состояние, близкое к психопатии. Безымянный (попросту Joker в оригинале) герой превращает всякий акт в магию, как, например, высыпание риса в тарелку — появление посреди риса овощного блюда выглядит как фокус, так и сам фильм подобен искусному трюку, мастерской клоунаде. Работает на это и музыкальное решение Самрата Роя, чередующее волшебную возвышенность с тревожными, едва не хоррор-нотками. Только страшен тут не клоун — а тотальное одиночество в равнодушном мире-ярмарке, где никто никому не нужен. Тонкость этого почти бессловесного фильма в форме: в фотобликах и дефектах, в физическом ощущении пребывания с героем на чужом празднике жизни.
Изюминка программы — элегантная китайская картина «Деревенская музыка». Если в экзерсисах Евтеевой и Дея мозаично изображение, то у Лины Вон сама жизнь переплетена из фрагментов. Это любящая семья в уйгурской деревне, это падающий в канаву слепой дядя — по глупости «практически отдавший жизнь», — это возлюбленные, вынужденные расстаться: она выходит за другого, он уезжает. Это сказания про муравьев, воронов и бессмертный цветок. Это звуки музыкального инструмента дутара, сравниваемые с «нитями жизни», это присоединяющийся к пению людей рык верблюда, это луна и месяц в ночном тумане.
Народная мудрость, звучащая в фильме, совпадает с его посланием: «хорошая репа растет на хорошей земле». Чистая, непретенциозная интонация Лины Вон рождает фильм без единой фальшивой ноты. Судьбы персонажей здесь не самые оптимистичные, но с ними — гармония понимания своего места в мире. Так жизнь простых людей, не желающих бросать родную землю и верных своей музыке, сама превращается в акт творчества. Так искусство, исследующее другое искусство, оборачивается, вспоминая слова из «Деревенской музыки» — «вечными цветами на земле».